Рожденная революцией - Страница 45

– Не смейся. – Коля провел рукой по ее волосам. – Ненатуральный у тебя смех и несерьезно это. Одно скажу: мы будем все время рядом, не сомневайся.

– А ты, братское чувырло, обещай мне забыть начало нашего разговора. Хорошо? – Маша повисла у него на шее.

– Ты хоть знаешь, что это такое? – грустно спросил Коля.

– Знаю, – развеселилась Маша. – Отвратительная рожа! Который день учу жаргон. А ты убежден, что ты красавчик? Идем-ка в Политехнический, счастье мое! Там Бальмонт сегодня выступает.

– Ладно, – сказал Коля. – Туда – вместе. А там останешься одна.

Маша сразу же помрачнела, кивнула:

– Поедем. Возьми лихача. Прокатимся. Эх, может, в последний раз! – Она бодрилась, но Коля видел, что где-то глубоко-глубоко в ее глазах пряталась тревога.

* * *

В Политехническом выступал Емельян Ярославский. Маша хотела уйти в фойе, но Коля не пустил ее.

– Примиритесь ли вы с тем злом, от которого страдает весь мир? – говорил Ярославский. – С нищетой, неравенством, проституцией, детской преступностью, войнами? Допустите ли вы, чтобы и юное поколение и подрастающие дети жили в той гнусной обстановке, которая создана имущими классами? Если вы хотите, чтобы борьба была короче и успешнее, чтобы меньше было жертв, – идите в ряды Коммунистической партии. Если хотите увидеть полную победу трудящихся не дряхлыми стариками, – идите в ряды Коммунистической партии!

Зал кричал и аплодировал. Маша задумчиво молчала.

– Ты что? – спросил Коля.

– Неужели все это – мы, дворяне? – тихо спросила она. – Проституция, детская преступность, нищета. Лучшие люди России были дворянами. Декабристы, наконец.

– Какие еще декабристы?

Она взглянула на Колю с сожалением:

– Пестель, Рылеев, Бестужев-Рюмин, Каховский. Они подняли восстание, хотели убить императора. Я не могу понять, неужели только мы виноваты в том, что Россию довели до этих страшных дней? А ты уверен, что вы сможете, ее возродить?

– Убежден. Мы не просто возродим Россию. При коммунистах Россия станет первым государством мира, вот увидишь!

– Твоя вера делает тебе честь. Но она слишком похожа на фанатизм, слишком похожа.

– Я знаю, что означает это слово, нарочно посмотрел в словаре, когда первый раз от тебя услышал, – сказал Коля. – Моя преданность партии – пусть я пока беспартийный – не слепа! А Трепанов? Он коммунист! Разве он нетерпим? Фанатики, я думаю, во многом только языком горазды трепать. А разве мы не работаем?

– Ну хорошо, хорошо, – сдалась Маша. – Потом поспорим.

На эстраду вышел Бальмонт, 52-летний красавец с внешностью мушкетера. Он галантно раскланялся и, не ожидая, пока утихнет шум, начал читать:

Я мечтою ловил уходящие тени,
Уходящие тени погасавшего дня,
Я на башню всходил, и дрожали ступени,
И дрожали ступени под ногой у меня.
И чем выше я шел, тем ясней рисовались,
Тем ясней рисовались очертанья вдали,
И какие-то звуки вкруг нас раздавались,
Вкруг меня раздавались от небес до земли…

Зал замер, вслушиваясь в музыку стихов. Коля повернулся к Маше. Она сидела к нему в профиль, и Коля вдруг поймал себя на мысли, что Маша так красива, что даже страшно. Он перестал слушать Бальмонта, забыл про зрительный зал, про задание и только любовался ею, томимый предчувствием беды.

Коле передали записку. Он развернул и прочитал: «Ну как, понравились стихи?» Записку послали свои. Это был сигнал: бандиты рядом и только ждут момента, чтобы захватить Машу.

– Иди в вестибюль, – сказал Коля.

– Уже? – не то спросила, не то вздохнула Маша. Она незаметно взяла Колю за руку, сжала ее: – Я все время буду думать о тебе. А если что-нибудь… не так, – ты тогда прости меня за все… Я плохо о тебе иногда думала, обижала тебя. Мне всегда не хватало твоей силы, Коля. Прощай.

– До свидания, – сказал он. – Ты верь: все будет хорошо.

Маша ушла. Коля смотрел ей вслед и чувствовал, что не может сдержать подступивший к горлу комок. Уходила его любовь, уходила в неизвестность, уходила, может быть, на верную смерть.

Маша вышла на улицу. К ней тут же подкатил лихач, заулыбался во весь рот:

– Пожалуйте, мамзель, домчим в лучшем виде!

Лихач был молодой, черноволосый, красивый. Маша посмотрела на него и подумала: «Жаль, несправедливо это. Лучше, если бы все они были уродами…»

Маша села, попыталась улыбнуться:

– На Тверской, пожалуйста.

– А ну, залетные! – лихач огрел серых в яблоках лошадей.

Коляска покатилась, и тут же на подножку прыгнул какой-то мужчина. Сел рядом с Машей:

– Подвинься.

– Кто вы такой, что вам надо?! – Маша разыграла изумление, но внезапно осевший голос выдал ее. Незнакомец усмехнулся:

– Не понимаешь? А чего же тогда сипишь, ровно с перепою? Ты Жичигина бикса?

Лихач молча дергал вожжами и не оглядывался. Коляска летела по улицам ночной Москвы.

– Куда мы едем? – спросила Маша.

– На кудыкину гору… – попутчик покривил уголком рта. – Золотишко где, знаешь?

Маша не удостоила его ответом. Она правильно рассудила про себя, что пока нужно, как ей разъяснили в уголовном розыске, держать стойку, а сдаться, выдать клад – только после того, как возникнет достаточно серьезная угроза.

Лихач свернул в переулок и стал.

– Выходи, – попутчик спрыгнул и протянул руку.

Маша медлила, и тогда бандит ловко выдернул ее из коляски. Она попыталась кликнуть, вырваться, но он завернул ей руки за спину, замотал голову какой-то тряпкой и поволок. Маша начала толкать его, но ее больно ударили под ребра, и она бессильно обвисла у бандита на руках. Очнулась она в маленькой комнатке с низким потолком. Тускло светила грязная лампочка. Напротив сидел Кутьков и нехорошо улыбался.