Рожденная революцией - Страница 77

Молча поели. Маша, собирая остатки ужина, обратилась к мужу:

– Ты не сердись.

– За что? – удивился Коля.

– Я постараюсь не быть тебе обузой, – робко сказала она. – Я все время думала. Знаешь, меня учили готовить, шить, воспитывать детей. Потом – десять лет с тобой. И вот я сижу в лесу, у костра, и горжусь, что в случае чего смогу убить человека. – Она тронула рубчатую рукоять кольта, который лежал рядом с ней, на подстилке.

– Человека? – переспросил Коля. – Врага, – уточнил он. – Спи.

– Человека, милый! – оживилась Маша. Представилась возможность поспорить, ее нельзя было упустить. – С двумя ногами, двумя руками, с мозгом, который весит шесть фунтов. Всажу в него девять граммов свинца, и весь этот идеальный механизм жизни превратится в колоду. А зачем?

– Ты меня в этот пустой спор не втягивай, – нахмурился Коля. – Давай спать.

– Не знаешь! – торжествующе заявила она. – Эх ты!

– Затем, чтобы одни не пили кровь из других! – зло сказал Коля.

– Это ты говоришь! – подхватила Маша. – А они, между прочим, верят в свою правду. Кто же прав?

– Ну что с тобой говорить? Ты политически незрелый человек.

– Это не ответ, – обиделась Маша. – Ну да! Я воспитана в институте благородных девиц, я изменила своему классу, я знаю, что ты мне скажешь.

– Изменила? – удивился Коля. – Чушь! Ты осознала правду революции и присоединилась к ней.

– Хорошо! – кивнула Маша. – А в чем же правда? Объясни мне! Чтобы убить за нее человека, – в нее нужно верить! Ты в нее веришь? И знаешь ли ты ее? – Маша разгорячилась.

– Верни кольт, – сказал Коля. – С такими мыслями ты мне не помощник.

– И снова не ответ! – обрадовалась Маша. – Муженек, ты уходишь от ответа. Значит, его нет? Или ты и сам не знаешь?

– Такие вопросы десять лет назад надо было задавать, не ко времени разговор, – отрубил Коля. – Спохватилась.

– Есть ответ, – сказал Басаргин, подходя к костру. – Я вот раньше во что верил? В серебренники. Мы с Колей за них покалечить человека могли. Ну, не в прямом смысле – чтобы их добыть, их нам давали в уплату за побоище, да вы знаете. А вот побыл среди рабочих на котельном – так они не за деньги, а за товарища жизнь отдавали. Я это собственными глазами видел. Дошло и до меня, что не для себя человек должен существовать, вернее, не только для себя.

– А они? – спросила Маша. – Вы убеждены, что они заблуждаются? Что они только для себя?

– Убежден, – кивнул Басаргин. – Истина простая. Как вы говорите, кулак хочет только для себя. А большевик – для всех. Может, и бывает такой кулак, который в голодную зиму не пожалеет соседским ребятишкам куль зерна, – допускаю, говоря научно. Но сам не встречал таких. Может, и бывают примазавшиеся к нашему делу падлы, которые берут взятки, воруют, где могут, и гребут под себя, – таких видел, одного мы у себя в ячейке сами шлепнули, без долгих слов – это еще в двадцатом было. Так ведь в чем тут закавыка? Кулак-то этот – он же ненастоящий! Его перевоспитать – за раз-два! И снова полезный человек! А примазавшийся – разве он большевик? Он только временно носит это звание, до разоблачения. А вывод какой? Все должны жить, как люди. Кулаки против этого. Мы – за. Так чья же правда?

– Понял? – Маша ехидно посмотрела на Колю. – Учись!

Треснула ветка. Все, словно по команде, откатились от костра. Басаргин крикнул:

– Кто? Стоять на месте!

– Да это я, Анисим, – послышался хрипловатый голос. – Подь сюда.

В неверном отблеске костра обозначился неясный мужской силуэт. За плечами – винтовка.

– Посидите. – Басаргин спрятал наган в кобуру, подошел к неизвестному, оба скрылись в чаще.

– Это же наверняка бандит! – тревожно сказала Маша. – А если он убьет Анисима! Чего же ты сидишь? Иди!

– Не убьет, – уверенно сказал Коля, разгребая сгоревшие угли. К небу взвились искры, запахло гарью. – Это не бандит.

– А кто? Что у тебя за дурацкая привычка говорить загадками? Пойми, наконец, это неприлично.

– Маша, я не в бакалейной лавочке служу, – обиделся Коля. – Это ты, наконец, пойми: есть вещи, о которых я не имею права говорить даже с тобой. Что такое служебная тайна, представляешь?

Вернулся Басаргин, прикурил от уголька:

– Впереди еще один завал, посерьезнее. И засада.

– Что решил?

– Поедем в объезд, через Сосновку.

Затоптали костер, Коля запряг лошадь. Подсохло, ехать было гораздо легче, чем днем, копыта бойко цокали по затвердевшей дороге.

– Слышь, – сказал Коля и тронул Басаргина за плечо. – А должно быть все наоборот.

– Что? – обернулся Басаргин.

– Мы их должны за горло держать. А не они нас.

– Дай срок, – кивнул Басаргин. – Ты о своем плане не договорил, прервали нас тогда. Что за план?

– Теперь не торопи, – улыбнулся Коля. – Придет время – узнаешь. Додумываю я кое-какие вопросы.

В Сосновку въехали на рассвете. Орали петухи, шли по воду самые хозяйственные бабы, под крышами тянул голубоватый дымок. Избы были бедные, под соломой, вместо заборов – частоколы из хвороста. У самой нищей, наполовину вросшей в землю, Басаргин придержал лошадей. Вышла пожилая женщина, поклонилась:

– Здоров, Анисим. Чего в наши края занесло? Или беда какая?

– Здравствуй, Платонида. Нет беды, однако ружьишко, что я Лукичу дал, в порядке?

– Стрелял из него, – улыбнулась Платонида. – Лупит почем зря! А Лукич – вон он, с гостями.

На лужайке тарахтел старенький, видавший виды «фордзон». Около него суетились три человека в замасленных рабочих спецовках, а рядом с ними – низкорослый мужичонка в драной поддевке – Лукич. Неподалеку стоял и упоенно ковырял в носу мальчишка лет семи.