Рожденная революцией - Страница 112

112

Мужчина начал торопливо рыться в карманах. Вытащил паспорт, протянул Коле.

– Соловьев Василий Иванович, – прочитал Коля вслух. – Чайковского, десять, квартира семь. Где работаете?

– На заводе «Точмехприбор», – торопливо сказал Соловьев. – Вместе… вместе со… Слайковским… – Фамилию он произнес почти давясь.

– Что же вы мне хотите рассказать? – Коля вернул паспорт. – Говорите.

– Я… я хочу сознаться… – с трудом сказал Соловьев. – Нет… Я не это… Другое… Я вот что… Вы только не перебивайте! – вдруг истерично выкрикнул он. – Я и Родькин хотели Слайковского ограбить! Слайковский на днях получил десять тысяч. Приняли его усовершенствование. Мы в одном КБ. Я все знаю. Когда я понял, что ему светит такой куш, я сразу же договорился с Родькиным, это еще месяц назад было…

– Почему вы рискнули связаться именно с Родькиным? – спросил Коля. – Вы его знаете?

– Мой сосед он… раньше был. Я про него все-все знаю. А тут я его случайно встретил на Витебском, он ночевал на скамейке. Ну, думаю, он голодный, согласится. Все ему рассказал. Одно условие поставил: не убивать, а только отнять. Гоп-стоп это у них называется…

– Вы судились раньше?

– Нет. – Соловьев замотал головой. – Я, как в песенке поется: «с детства был испорченный ребенок». Шалил с блатными, их жизнь знаю…

– Короче, – перебил Коля. – Главное?

– Родькин выследил Слайковского. А в самый последний момент «свосьмерил».

– Не понял! Он ведь убил Слайковского? – удивился Коля. Он вытащил финку с ручкой-копытом, показал Соловьеву: – Вот этой самой финкой и убил!

Соловьев отрицательно покачал головой:

– Не было у него такой. Хоть у кого спросите! – Он замолчал, потом сказал просительно: – Меня совесть мучает… Соблазнился я на чужие деньги. И Родькина втянул. Он сидит, а ведь он не виноват, вы разберитесь, товарищ… гражданин начальник.

Коля достал свисток, пронзительная трель рассыпалась над набережной. Соловьев вздрогнул, посмотрел исподлобья:

– Вы меня арестуете?

– Я вас задерживаю на основании статьи сотой УПК РСФСР.

Подбежал милиционер, всмотрелся и, узнав Колю, доложил:

– Старший милиционер Иванчишин.

– Товарищ Иванчишин, – сказал Коля. – Гражданин Соловьев подозревается в совершении убийства. Доставьте его на Дворцовую.

– Есть! – милиционер быстро и профессионально обыскал Соловьева, потом обнажил наган: – Задержанный, идите.

– Минутку, – остановил Коля Соловьева. – Почему вы обратились именно ко мне? Вы меня знаете?

Соловьев замялся:

– О вас говорят, что вы исключительно порядочный человек. Мне ведь, кроме как на вашу порядочность, не на что больше надеяться, гражданин начальник. Как говорится, бездушная машина закона все равно сотрет меня в порошок.

Генка спал на своей «офицерской» раскладушке образца 1904 года. Коля купил ее лет пять назад на Сенном рынке, по случаю. Маша проверяла тетради.

– Ужин на столе, – сказала она. – У меня неприятность.

– Какая? – Коля снял с тарелок салфетки, насторожился.

– Кто-то сообщил в наробраз, что я дворянка и не имею права учить советских детей. – Маша с трудом сдерживала слезы.

– Мало ли идиотов, – попытался успокоить ее Коля. – На каждый чих не наздравствуешься. Плюнь.

– Месяц назад кто-то написал, что директор школы окончил кадетский корпус. Его сняли. А вчера мне позвонила его жена. Он арестован.

Коля положил вилку:

– Органы разберутся, Маша. Если он честный человек, его освободят. Я позвоню насчет тебя замначу УНКВД. В моей анкете все четко сказано, я никогда ничего не скрывал. Уверен, что поймут нас с тобой. Успокойся.

– А по-моему, все правильно! – вступил в разговор Генка. – И ты, мама, не имеешь права обижаться! Если бы мы в свое время были бдительнее, – товарищ Киров был бы жив! Врагов у нас много, и их надо обезвредить! Вокруг нас кто? Империалисты вокруг нас!

– Ты говоришь верные слова, сын, – тихо сказал Коля. – Только об одном прошу тебя: не повторяй бездумно даже правильных слов. Всегда думай, кто конкретно стоит за ними. Подозрение в адрес нашей мамы высказано грязным человеком. Думаю, что этот человек, даже если он и добросовестно заблуждается, – не меньший враг нашему делу, чем любой вредитель!

– Почему? Ты докажи! – загорячился Генка.

– Потому что наши органы призваны разоблачать и обезвреживать настоящих врагов, а подобные доносы заставляют их тратить время на проверку честных людей! Ты ведь не сомневаешься в честности мамы?

– Нет, – угрюмо сказал Генка.

– Спи. – Коля загородился газетой. На душе вдруг стало скверно и тоскливо. – У меня дела тоже не сахар, – сказал он. – Создается впечатление, что Кузьмичев хочет моим честным именем и авторитетом прикрыть грязное дельце.

– У тебя есть факты?

– Пока нет. Но интуиция меня редко подводила. Я прошу тебя, Маша: держи себя в руках. Время сейчас трудное, но ведь ты сама любишь повторять: «имей душу, имей сердце, – и будешь человек во всякое время».

– Ты уверен, что все это пройдет? – тревожно спросила Маша. – В двадцатом мы жили иначе. Чище мы жили. Красивее. А сейчас… Подходит ко мне новая директриса и показывает кольцо с бриллиантом. «Муж, говорит, по дешевке купил у одного армяшки. Тот боится, что посадят, и все распродает». Заметь: «армяшка»! Она же учит детей. Что же будет, Коля?

– Ничего не будет, не закатывай истерик! – резко сказал Коля. – Я тебе прямо скажу. Да! Возможны любые издержки! Ты пойми – мы пер-вы-е! Первые строим новый мир. И делаем ошибки. Даже крупные. Я в одно верю: мы все переживем, все преодолеем! И ты верь! Верь и работай! Не нравится мне, что Генка, к слову сказать, лихо молотит языком. Плохо это. Давай примем к сведению.

112