Рожденная революцией - Страница 36

– Лангет де беф?

– Упаси бог! – официант взмахнул полотенцем.

– Кольбер? Бретон? Субиэ? Вилеруа? – продолжал допрашивать Афиноген. – Что есть, наконец? Отвечай, болван!

– Самогон-с! – официант деликатно кашлянул в кулак. – И для вас, только для вас лично, поверьте, – студень из лошадиных мослов.

– Неси, – кивнул Афиноген.

Официант умчался.

– А я не знала, что вы закончили пажеский корпус, – улыбнулась Мария.

– Вчера весь день перед зеркалом зубрил, – сказал Афиноген. – Слушай… А чего это я ему наговорил? В книжке перевода нет, может, ты знаешь?

Пока шел этот разговор, Коля и Никифоров стояли на галерее и наблюдали за Афиногеном и Марией. Коля мучился, завидовал Афиногену, но о Маше старался не думать.

– Болтают, а о деле нисколько и не думают! – сказал Коля ревниво.

Никифоров внимательно посмотрел на него:

– Втюрился?

– Кто? – покраснел Коля.

– Да уж не я, – заметил Никифоров. Маша ему самому нравилась, но он считал, что ее дворянское происхождение раз и навсегда кладет между ними непреодолимый барьер.

– Ну, и не я! – Коля покраснел еще больше. В словах и тоне Никифорова он безошибочно уловил осуждение, легкую зависть, а главное, непререкаемое требование: не имеешь права, Кондратьев. Подумай и остановись, пока не поздно!

Поняв все это, Коля спасовал. И поэтому сказал: «Ну, и не я!» Потом, много лет спустя, когда в самые трудные минуты Николай Кондратьев ни разу не позволит себе словчить, уйти от ответа, когда непререкаемая честность станет главным законом его жизни, он однажды признается своей жене: «А знаешь, – скажет он ей, – был случай, когда я едва не предал одного человека…» И жена будет успокаивать его.

Оркестр заиграл танго. К Афиногену и Марии подошел хлыщеватый завсегдатай ресторана в визитке, небрежно поклонился:

– Па-азвольте вашу мамзель на тур танго!

– Отвали… – холодно сказал Афиноген и взглянул на Машу.

Она отрицательно покачала головой: этого человека она видела впервые.

– Ага, – хлыщ в раздумье почесал переносицу. – Тогда я без вашего позволения присяду… У меня, собственно, не к вам дело, а к мамзеле. Значит, так: вы, мамзель, пока молчите – до тех пор и дышите. Понятно объяснил?

– Яснее ясного, – Афиноген схватил собеседника за воротник рубашки, притянул к себе. – А теперь – отвали, потому что я сейчас сосчитаю «раз, два», а на счет «три» у тебя в голове будет дырка. – Афиноген сунул в лицо наглеца ствол нагана.

– Уже ушел, – хлыщ ретировался.

Афиноген незаметно посмотрел на галерею. Никифорова и Коли там уже не было, и Афиноген понял, что они все видели и примут необходимые меры.

– Идемте, я провожу вас, – сказал Афиноген Маше. Вышли в вестибюль. Около медведя стоял Коля.

– Афиноген, дуй на улицу, – сказал он. – Марию Ивановну провожу я.

– Это еще почему? – обиделся Афиноген. – У меня что, нос кривой?

– Да не в этом дело, – рассердился Коля. – Приказ Никифорова. Может быть нападение, а я как-никак раз в пять посильнее. Или нет?

– Нападение? – переспросила Маша. – Я боюсь!

– Со мной? – обиженно спросил Коля. – Несерьезно, барышня.

…Афиноген подошел к Никифорову в тот момент, когда Никифоров инструктировал сотрудников оперативной группы.

– Сейчас они выйдут, – говорил Никифоров. – Разберем их по одному. Товарищам, на которых форма, – вести свой объект до очередного поста и передавать. В свою очередь принявший ведет до следующего поста, ясно? Вот они.

Из ресторана выкатилась ночная компания, человек шесть разношерстно одетых людей. Среди них был и невесть откуда появившийся Плавский. Но Маша уже ушла, и опознать Плавского было некому.

– Вы трое идите за легавым и девчонкой, – приказал Плавский, – остальные за мной…

Бандиты разошлись в разные стороны.

– Эти трое явно пошли за Колей, – встревоженно сказал Афиноген Никифорову. – Что будем делать?

– Коля справится сам, – уверенно сказал Никифоров. – Мы идем каждый за своим. Давай…

Они тоже разошлись.

…Один из сотрудников опергруппы, неудачливый Воробьев, шел за хлыщеватым бандитом – тем самым, который подходил в ресторане к Афиногену и Маше. Бандит шагал торопливо, не оглядываясь. Воробьев не отставал, стараясь оставаться незамеченным. Предчувствие удачи охватило его. Он подумал, что этот тип наверняка приведет его либо к конспиративной квартире, либо к какому-нибудь притону. И останется только запомнить адрес и не медлить с облавой. И тогда – прощай выговор и даже наоборот – всеобщее уважение и почет придут к Воробьеву, и все поймут, что случай на квартире Жичигиных, когда он оставил пост без приказа, поддавшись на провокацию Кутькова, – не более чем досадное недоразумение. А после удачного окончания операции – Воробьев уже иначе, чем удачной, ее и не мыслил, – придет он к себе на завод «Гужон», откуда комсомольская ячейка направила его на работу в МУР, и скажет: не ошиблись вы, братцы, в Воробьеве. Прирожденный сыщик Воробьев, даром, что даже книжечек о Нате Пинкертоне сроду не читал… Да ведь не боги горшки обжигали.

Внезапно хлыщ повернулся и пошел навстречу Воробьеву. И Воробьев растерялся. Вначале он попытался заскочить в подворотню, а когда понял, что бандит видит его, нелепо притворился пьяным.

– Закурить не найдется? – спросил хлыщ.

– Не подходи! Стрелять буду! – нервно крикнул Воробьев, обнажая наган.

– Тю, псих… – махнул рукой хлыщ. – Дурак шталомный…

Воробьев вытер пот со лба и скомандовал:

– Стоять! А руки – подыми вверх!